Порт-Артур — Токио - Страница 122

122

— Славно, что разобрались. Только зачем далеко за теориями ходить, «Дельфина» аварию мы же все помним. Кстати, Александр Васильевич, вот Вам и еще одна причина отказа от переброски подводных миноносцев. Им сперва газолиновые движки на дизеля поменять надо. Но еще раз повторюсь — дизеля и бензомоторы не смертельные конкуренты. У каждого из них есть специфические области, где именно они предпочтительнее. На скоростном катере, где отсеки без проблем вентилируются и нужны легкие и мощные двигатели — вот тут ваша с Майбахами епархия, Борис Григорьевич. А для подводников в самый раз моторы Тринклера-Дизеля. Да и топлива они несравненно меньше кушают, что при требовании их солидной автономности весьма важно, сргласитесь…

Между прочим, Вы уже сейчас можете прикидывать следующий заказ — в ноябре запустим дизеля для подлодок и тральных сторожевиков. Первая серия его — минимум полста: по два на корабль, один ремонтный и пять для испытаний на надежность. Их же нижегородцы планируют на буксиры и толкачи ставить, а потребности большой Волги и Каспия в потенциале огромадные. Про интерес ведомства князя Хилкова тоже в уме держим. Так что, с Эммануэля Людвиговича, да и с Вас, — по стакану!

— Договорились. В субботу ждем Вас в чертежной, на Сампсоньевском! — рассмеялся Луцкий, — у Густава Васильевича как раз день ангела, а Эммануэль Людвигович, прознав об этом, — накрывает. Он переживал, что Тринклер снова на него обидится, ну, что мы Рудольфа перетащили. Но, как мне показалось, Густав наш — редкий молодец и умница. Понимает, что сегодня нужно личное ставить ниже общего. Тем более — государственного, так что… Кстати, я первый раз в жизни видел, чтобы баснословно богатый человек прилюдно извинялся перед простым инженером…

— Грешить, так в хорошей компании, так что-ли? — улыбнулся Вадик, собиравшейся посидеть с «моторно-нефтяной мафией» братьев Нобель в узком теплом кругу уже с месяц. «Нобель извинялся перед Тринклером… Удивляется он… Будешь тут извиняться, если царь повелит! Тут сам Менделеев перед Макаровым каялся.» И озорно подмигнул собеседнику, — только тогда давайте уж мы и моряков наших на посиделки пригласим. Полагаю, Александр Васильевич не откажется?

— Конечно, не откажется, куда он от вас денется, господа… Оба — стоп! Готовь носовой! — подмигнул оглянувшись Плотто, и занялся швартовкой..

— Добро. А Крылова с Бубновым я завтра предупрежу. И Беклемишева с Горюновым тоже. Иногда всем не мешает расслабиться… Но все-таки вспомните, как Вам не по душе была эта идея, насчет дизелей для Бубновских подлодок? Тогда, при нашей встрече под Пасху? Жалко, что не поспорили, то-то бы Вам сейчас отдуваться пришлось!

— Той встречи и тех пирожков от супруги Дмитрия Ивановича я, Михаил Лаврентьевич, никогда уже не позабуду… И на счет «расслабиться» — это тоже правильно. Все-таки, Вам тоже хоть иногда, но отдыхать по-человечески надо.

* * *

Первый духовный кризис от пребывания в новой шкуре, в новом для него «старом» времени с кучей незнакомых правил, условностей и с новыми людьми вокруг, настиг Вадима в самой середине лета, когда усталость начала властно брать свое, а эйфорическое возбуждение и азарт от неожиданного для него участия в «большой игре» слегка поутихли. Игра эта была не из тех, что являлись здесь смыслом прожигания жизни и миллионных состояний для ряда представителей государственной элиты, в кругу которой ему приходилось волей-неволей вращаться. В его игре не делались ставки или биржевые аферты на деньги или честь. На этом кону стояли судьбы не только нескольких иновремян, но и всей огромной имперской России в этом до сих пор непривычном для него мире.

В мире, где собственная роль поначалу представлялась Вадиму простой как табурет: наладить связь между царем и его старшими товарищами, создать антибиотики, что, как выяснилось, не так-то уж и просто с учетом местных технологий, и обеспечить выживание пока еще не родившегося цесаревича Алексея, попутно не допуская к царской чете деятелей типа Распутина. Только вот Николай посчитал, что этого мало. И время понеслось вскачь…

Минуло почти шесть месяцев, как они здесь. И уже очевидно, что первые ходы сделаны правильно. Да и предки тоже, как оказалось, вовсе не такие уж дураки, как порой, по наивности, представлялось Вадику там, в начале 21-го века. И эта война уже точно идет не так как было у них — результаты боев у Кадзимы и Элиотов тому свидетельства. И Петрович совершил-таки свое «чудо при Чемульпо». И ухарец Василий, так по жизни и оставшийся матерым группером-волкодавом, со своим «Если не мы, то кто», сподобившийся ни много ни мало, а взять на абордаж броненосный крейсер. И жив Макаров. И до осады Артура японцам как отсюда до Луны. И…

И только со всем этим уже ничего нельзя поделать! Пути назад, ДОМОЙ — нет. А бремя ежедневного участия в принятии государственных решений, за каждым из которых сохраненные или потерянные жизни — это теперь для него не краткий эпизод, не будоражащее адреналином приключение, не компьютерная аркада или стртежка… Это уже — его работа… И еще — тяжкая ноша ответственности. Не только за себя любимого или за «коллег по миру», с кем вместе пришел сюда. За тех, кто не побоялся доверить ему, легкомысленному студенту недоучке, столь важную миссию, и сделавших тем самым возможным его появление в столичном Петербурге, встречу с Ольгой и вообще все ЭТО, что поначалу казалось неким фантастическим экшеном в стиле «коннектикутского янки при дворе короля Артура».

У ответственности этой был иной масштаб и иное мерило. Это была жизнь. Новая, другая… С невесть откуда вдруг пришедшей настоящей любовью, добавившей ко всем треволнениям тревогу уже не только за судьбу своей страны в целом, или себя и товарищей в частности, но и персонально, конкретно, — за судьбу любимой женщины со всем ее непростым «багажом», пунктом первым в длинном перечне которого стоял обожаемый ею братец, которого нелегкая угораздила оказаться русским царем.

122