Порт-Артур — Токио - Страница 75

Следовавшие за уже покойным флагманом «циклоны» один за одним выпускали по две, а те, кто успевал довернуть, то и все три мины. Судя по тому, как щедро расходовали дорогие снаряды японские командиры, выйти живыми из атаки они не рассчитывали. Шедший вторым в строю «Касасаги» успел выпустить две, после чего исчез во вспышке взрыва 8-дюймового снаряда, который в упор всадила в него кормовая башня «Памяти Корейца». Третий в строю «Хато» тоже успел выстрелить две, но так же не дождался результатов своей стрельбы, получив от «Громобоя» один за другим три снаряда среднего калибра, он быстро лег на левый борт и опрокинулся.

Но самоубийственная смелость и абсолютное самоотречение экипажей шести маленьких корабликов, была вознаграждена. Не способный увернуться от многочисленных торпед русский крейсер содрогнулся от мощного взрыва. Вместе с огромным столбом воды в воздух выбросило черную тучу — попадание пришлось на продольную угольную яму, разделяющую машинное отделение правого борта и кормовую кочегарку. И опять многострадальный правый борт, в надводной части которого и так не осталось живого места…

Доклад о повреждениях поступил быстро. Франк удивительно спокойным голосом докладывал: «Правое машинное скоро затопит полностью. Машина остановлена. Эвакуировал людей. Четверо погибших. Кормовое котельное — гасим топки, травим пар. Вода прибывает двадцать сантиметров в минуту. Могут взорваться. Через пять минут всех выгоню и оттуда. Из левой котельной тоже вода — в нее откуда-то снизу фильтрует, ничего не можем поделать — насосы встали».

Крен корабля ощутимо нарастал…

Выбежав на уцелевшее каким-то чудом крыло мостика, Беляев перегнувшись вниз, быстро окинул взглядом истерзанный борт своего корабля. Худшие опасения подтвердились. Рваные пробоины в корме, раньше бывшие надводными, уже во всю брали воду. Вернувшись в рубку, Беляев обвел взглядом настороженные лица притихших офицеров, и бесстрастно резюмировал увиденное:

— Все, господа. С нми — кончено. Тонем. Можем вот-вот опрокинуться…

Прикажите команде спасаться по способности и поднимите сигнал нашим истребителям подойти для снятия команды. Благо «германцы» наши рядом. В лазарете — выносите раненых на верхнюю палубу, на левый борт, к вам сейчас подбегут из машинного, помогут! Трюмным — все наверх! — Беляев метался от одного амбушюра к другому: спасти корабль немыслимо, поэтому он пытался хотя бы минимизировать людские потери.

— Машинное? Валерий Александрович, немедленно всех наверх! Оставьте несколько человек залить топки в носовых кочегарках, остальным бегом в лазарет! Тяжело раненых в бессознательном состоянии выносить в первую очередь, мы затонем минут через…

— Минут десять есть. Наше итальянское чудо с такими повреждениями не продержится дольше, — ответил на вопросительный взгляд командира трюмный механик, — Если бы не вскрытый борт над броней. Ведь как консервную банку… — и уже сбегая с мостика прокричал, не снижая скорости, — я попытаюсь затопить в носу все отсеки левого борта, что только успею! Тогда хоть не опрокинемся, а уйдем на ровном киле. Это даст лишнюю пару минут для погрузки раненых на миноносцы…

Больше капитана Корпуса флотских инженеров-механиков Бориса Владимировича Вернандера никто не видел… Он остался в низах крейсера, до последнего манипулируя клапанами затопления и перепускания, пытаясь продлить агонию обреченного корабля и не допустить его опрокидывания.

На мостике единственного еще оставшегося на плаву «Циклона» — «Саги», его командир лейтенант Иокова смотрел на окутанный паром и дымом, все глубже оседающий в воду русский броненосный крейсер. Все офицеры и матросы их отряда до последнего выполнили свой долг перед Японией и Императором. Его корабль, пробитый пятеркой мелких снарядов и одним крупным, уже потерял ход, и вот-вот должен был быть добит сворой проходящих мимо русских дестроеров, которым, похоже, удастся предотвратить результативную атаку их японских коллег на два других крейсера. Но они, конечно, сперва выполнят ту работу, для которой создавались, — уничтожение более мелких миноносцев противника…

К сожалению для их командиров, «Саги» был одним их двух миноносцев, которые успели развернуться к «Памяти Корейца» левым бортом, и выпустить и последнюю, третью торпеду, так что русские эсминцы фактически «махали кулаками после драки». Кто-то из японских матросов остервенело отстреливался из кормовой пушки, но это был просто еще один способ правильно уйти в вечность. Свою главную роль полторы сотни моряков японских миноносцев уже выполнили — «Асахи» отомщен, и убивший его русский крейсер переживет свою жертву не более чем на четверть часа.

Неожиданно ему, по жизни не большому поклоннику классической поэзии, в голову пришла хокку, наиболее точно описывающая их сегодняшнюю атаку:

Незаметные песчинки,
Мы преданны своей стране.
За нее идем в свой последний путь…

Из ста пятидесяти восьми матросов и офицеров экипажей сводного отряда японских миноносцев из декабрьской воды после атаки было спасено пятеро. Единственным офицером из них был лейтенант Иокова. Его, уже потерявшего сознание от переохлаждения и потери крови, подняли из воды на русский дестроер «Бесшумный», который после снятия экипажа с «Памяти Корейца» уходил за русскими крейсерами. Его командир рискнул и приказал замедлить ход до малого, дабы выловить плавающего на спасательном круге человека в тужурке, так как принял его за русского матроса.